Роберт Хайнлайн - Дорога славы [Дорога доблести]

Холеный слух хорошо знал свое дело. Пока мой папочка отсутствовал в 1942 – 45, мы с мамой жили в Бостоне. Нипочем не забуду те зимы; с ноября до апреля я ходил в валенках. Жил я и на крайнем Юге, в Джорджии и Флориде, и в Калифорнии в Ла-Жолле во время корейской невойны и потом, в колледже. «Класс ниже среднего!» Мать так не считала.

– Довольно точно, – согласился я. – Я знаком с одним из ваших коллег.

– Знаю, кого вы имеете в виду, «ученого психа». Изумительно заумные теории. Но лучше скажите-ка мне: как обстояли дела до вашего отъезда? И особенно, как продвигается в Соединенных Штатах их Благородный Эксперимент?

– Благородный Эксперимент? – Мне пришлось задуматься: сухого закона не стало еще до моего рождения.

– Ах, так его отменили.

– Вот как? Надо мне съездить в экспедицию. Что у вас теперь? Король? Мне было заметно, что ваша страна направляется по этому пути, но я не ожидал, что это случится так скоро.

– О нет, – сказал я. – Я говорил про Сухой Закон.

– Ах, вон оно что. Симпатично, но главное не в этом. Я имел в виду эту забавную идею об управлении болтовней. «Демократию». Любопытное заблуждение – как будто от сложения нулей получится какая-нибудь сумма. Но опробовано оно было на землях вашего племени в гигантских масштабах. Еще до вашего рождения, несомненно. Я подумал, что вы хотите сказать, что даже с останками уже покончено. – Он улыбнулся. – Значит, все еще проводятся выборы и все прочее?

– В последний раз, когда я этим интересовался, – да.

– Изумительно! Фантастика, просто фантастика. Что ж, надо будет нам как-нибудь встретиться, мне хочется порасспросить вас. Я уже довольно долго изучаю вашу планету – самая невероятная патология во всем исследованном комплексе. Пока. Не давайте обвести себя вокруг пальца, как говорят ваши соплеменники.

Я рассказал об этом Руфо.

– Руфо, я знаю, что родился на варварской планете. Но разве это извинение его грубости? Или это была не грубость? Я здесь как-то не могу понять, что вежливо, что – нет.

Руфо нахмурился. – Насмехаться над местом рождения, племенем или обычаями невежливо везде. Поступающий так идет на риск. Если ты его убьешь, ничего с тобой не будет. Может, это немного озадачит Ее Мудрейшество. Ее можно озадачить.

– Не буду я его убивать, не настолько это важно.

– Тогда забудь. – Небби – сноб. Он не много знает, ничего не понимает и считает, что Вселенные были бы лучше, если бы их создал он. Плюнь на него.

– Плюну. Все просто… Слушай, Руфо, моя страна несовершенна. Но мне не нравится выслушивать это из уст чужого.

– А кому нравится? Мне твоя страна нравится, в ней есть сок. Только… Я не чужой, и это не насмешка. Небби был прав.

– Что?

– За исключением того, что он видит только поверхностное. Демократия недееспособна. Математики, крестьяне и животные, вот и все, что есть. Демократия – теория, основанная на допущении, что математики и крестьяне равны, она ни на что не годна. Мудрость не увеличивается от сложения; ее максимум – это величина самого мудрого человека данной группы.

Демократическая форма правления вполне годится до тех пор, пока она не начинает действовать. Вполне пригодна любая организация общества, если она не жесткая. Структура не имеет значения, покуда в ней хватает гибкости, чтобы этот единственный из множества человек мог проявить свой талант. Большинство так называемых социологов считают, кажется, что организация – это все. Это почти что ничего, за исключением тех случаев, когда она служит смирительной рубашкой. В счет идут лишь случаи правления героев, а не система нулей.

Он добавил:

– Система твоей страны достаточно свободна для того, чтобы ее герои занимались своим делом. Она должна продержаться – если ее гибкость не уничтожает изнутри.

– Надеюсь, что ты прав.

– Я прав. Эта тема мне знакома, и я не дурак, как считает Небби. Он прав насчет бесполезности «сложения нулей», но не понимает, что и сам он нуль.

Я усмехнулся.

– Не стоит позволять нулю выводить меня из себя.

– Совершенно не стоит. Особенно поскольку ты-то не нуль. Где бы ты ни оказался, твое присутствие будет ощутимо, ты не будешь частью стада. Я тебя уважаю, а я уважаю не многих. И никогда людей в целом. Я ни за что бы не смог стать демократом в душе. Чтобы кричать о том, что «уважаешь» и даже «любишь» огромную массу с хайлом на одном конце и вонючими ногами на другом, требуется дурацкое, некритическое, сахариновое, слепое, сентиментальное слюнтяйство, которое можно найти в некоторых воспитательницах детсадах, большинстве спаниелей и во всех миссионерах. Это не политическая система, а болезнь. Но не падай духом; твои американские политики невосприимчивы к этой заразе… а ваши дают ненулям свободу действий.

Руфо снова взглянул на мою саблю.

– Дружище, ты пришел сюда не затем, чтобы поплакаться на Небби.

– Да. – Я опустил глаза на знакомое острое лезвие. – Я принес ее, чтобы побрить тебя, Руфо.

– Как?

– Пообещал же я, что побрею твой труп. Я тебе задолжал за ту чистоту, с которой ты обработал меня. Ну вот я и пришел, чтобы побрить брадобрея.

Он медленно сказал:

– Но я еще не труп. – Он не двинулся с места. А вот глаза его шевельнулись, прикидывая расстояние между нами. Руфо не полагался только на то, что я буду вести себя «по-рыцарски»; слишком много он прожил.

– Ну, это можно уладить, – весело сказал я, – если только я не получу от тебя прямых ответов. Он чуточку расслабился.

– Постараюсь, Оскар.

– Пожалуйста, больше чем постарайся. Ты моя последняя надежда. Руфо, это должно остаться между нами. В тайне даже от Стар.

– Под Розой [87]. Даю слово.

– Без сомнения, со скрещенными пальцами. Но рисковать не пробуй, я серьезно. И отвечай прямо, мне это необходимо. Мне нужен совет насчет моего брака.

Он помрачнел.

– А я еще хотел пойти сегодня прогуляться. Сел зачем-то вместо этого за работу. Оскар, я бы скорее взялся критиковать у женщины ее первенца или даже ее выбор шляпок. Намного безопаснее учить акулу кусаться. Что, если я откажусь?

– Тогда я тебя побрею.

– С тебя станется, лапастый ты главарь! – Он нахмурился. – «Отвечай прямо»… Не это тебе нужно, а плечико, на котором можно поплакаться.

– Может, и это тоже. Но мне и правда нужны прямые ответы, а не те басни, которые ты и во сне можешь рассказывать.

– Значит, я в обоих случаях проигрываю. Говорить человеку правду о его браке – это самоубийство. Думаю, я лучше посижу и посмотрю, хватит ли у тебя духа хладнокровно меня зарезать.

– Ай да Руфо, если хочешь, я положу свою саблю под любые твои запоры. Ты знаешь, я никогда бы не обнажил ее против тебя.